Фото: Евгений Сиков
Прежде чем прийти на эту встречу, я прочитал немало ваших интервью. Но все они почти десятилетней давности, когда вы приобрели на Sotheby’s раритетную скрипку Гварнери дель Джезу. Неужели после этого в вашей жизни не происходили никакие важные события?
Конечно, происходили. Но на тот момент нам важен был широкий резонанс в деловой прессе. И тут же я убедился, насколько невысок уровень нашей журналистики. Судите сами: на одном из приемов в Лондоне я встретил британского музыкального критика, и когда он узнал, что я учредил конкурс Паганини, то сразу безошибочно назвал имена лауреатов 2010 года. Сделал он это без всякого апломба – как само собой разумеющееся. И в это же время наши, российские критики приезжали ко мне на интервью и задавали детские вопросы типа: как вы храните скрипки? А нужно ли их протирать? И это происходило перед эпохальным концертом, когда в руках великого скрипача современности Пинхаса Цукермана и Джессики Линненбах были две скрипки дель Джезу!
А может, дело не в прессе, а в утрате интереса к скрипке и скрипачам?
На этот счет у меня есть любимая история о конкурсе королевы Бельгии Елизаветы в Брюсселе. Сразу после Второй мировой, когда этот конкурс возобновился, Елизавета отправила телеграмму Сталину с просьбой посодействовать участию также и русских скрипачей. Резолюция Сталина его культурным управленцам, помимо всего прочего, содержала указание: «обеспечить победу». После решительных действий со стороны властей от СССР на конкурс были отправлены Леонид Коган и Михаил Вайман. Они, соответственно, и получили 1-ю и 2-ю премии. Во всей этой истории мне интересно вот что: правительство в это время занимается атомным проектом. Кажется, при чем тут скрипичный конкурс? Почему в нем важна была победа? Лично мне кажется, что многие понимали одну простую вещь: та страна, где живут музыкальные гении, не может быть ядерной мишенью. Культура важна цивилизационно – она выше всех других вопросов и проблем.
А вам не кажется, что классика и высокая культура особенно расцветают там, где имеется властная вертикаль?
Не уверен. Взять, например, США: там в Метрополитен-опере нет проходных постановок.
СКРИПКА EX-PAGANINI. Уникальный инструмент, выполненный около 1723 года кремонцем Карло Бергонци, входящим (наряду со Страдивари и дель Джезу) в тройку самых прославленных скрипичных мастеров. Приобретена меценатом Максимом Викторовым на аукционе Sotheby’s в 2005 году примерно за $1 млн. Фото: из личного архива Максима Викторова
Но там уже не политическая, а, скорее, бизнес-вертикаль. Я бы по-другому выразился: высокая классика есть там, где есть элита.
Мне кажется, что речь не об элитах, а о ценностях в обществе. Вот еще одна знаменитая история: когда на первом конкурсе Чайковского все шло к тому, чтобы дать первую премию американцу Вану Клиберну, начали звонить Хрущеву с вопросом: «Что делать, кому отдавать?» А тот ответил: «Раз он лучше всех, ему и отдавайте». Возможно, это только легенда, но в ней есть важный урок: авторитет страны в том, что любой творческий конкурс в ней справедлив. И вновь я повторяю свой любимый тезис: сверхзадачей государства является поддержание культуры, а все остальное – вещи преходящие. И вот я узнаю о странной ситуации: во время одного из недавних конкурсов Чайковского скрипачам не хотели выдавать скрипки из госколлекции. Это меня страшно возмущает, я этого решительно не понимаю.
А я, откровенно говоря, не понимаю, почему скрипач не может сыграть на своей скрипке, на которой он учился?
Это вопрос качества инструмента. Конечно, учиться можно на самом простом и дешевом. Но чтобы добиться артистического звука в огромном зале, нужен качественный, а значит, дорогой инструмент. Откуда он может взяться у начинающего исполнителя? Игра на учебном и на высококлассном инструментах – это как небо и земля. Когда я давал свои скрипки уже взрослым солистам, я вдруг слышал: «Теперь понятно, зачем Паганини писал двойные флажолеты!» На ординарной скрипке это просто не прозвучит.
И все же я вернусь к вопросу: где сегодня звезды скрипки? Есть ли новое поколение гениальных музыкантов?
Знаете, скрипка – это очень хитрая штука. У тебя может быть отличная техника и школа, но ты не добьешься высочайших результатов, если тебе нечего сказать. К нам на конкурс однажды приезжал ныне уже умерший Михель Швальбе, великий скрипач. В свое время он был концертмейстером Герберта фон Караяна. И на всех прослушиваниях он делал довольно много записей о каждом конкурсанте. Я не выдержал и поинтересовался, что же он такое пишет. Оказывается, он записывал свои чисто личные впечатления о каждом из участников – создавал их психологические портреты. Для него победителем был тот, у кого была видна харизма, характер. Сегодня с этим проблема: есть ли сейчас личности, которые понимают свою миссию? У меня пока нет ответа на этот вопрос.
Как обстоят дела с вашим конкурсом Паганини? Вы собираетесь его продолжать?
У меня никогда не было чисто начетнического отношения к этому конкурсу: пришел срок – и его нужно во что бы то ни стало провести. Когда мы делали первый конкурс в 2003 году, было стойкое внутреннее ощущение, что московской публике это очень нужно. Атмосфера доверия и приятия была ценнее всего. К тому же это был далеко не стандартный конкурс. У нас, например, члены жюри не выставляли баллы конкурсанту. Они, как суд присяжных, принимали единогласное решение и объявляли его сразу по окончании финального тура. Возможно, что-то изменилось в воздухе. Но я пока не чувствую востребованности. Так что мы на некоторое время поставили все на паузу. Так часто бывает – многие конкурсы проходят этапы затухания и возобновления.
Юные скрипачи – сыновья Максима Викторова. Фото: из личного архива Максима Викторова
Ситуация с конкурсом мне понятна. Это зависит от многих людей и факторов. А что с вашим коллекционным азартом? Он не пропал?
Если уж вы прямо задаете вопрос о моем азарте коллекционера, я вам прямо отвечу: я вообще не коллекционер. К скрипкам это понятие не применимо. Одно дело – когда у тебя есть какое-то собрание (например, монет), и тебе не хватает для полного счастья нескольких редких экземпляров. Совсем другое – скрипки. Каждая из них абсолютно индивидуальна. Их нельзя класть в рядок. Если говорить об эмоциональной стороне, я буквально влюбляюсь в какой-то инструмент, и в конкретный момент для меня больше ничего не существует. Так что в данном случае привычные термины из арт-мира я бы не применял. Я скорее ощущаю себя хранителем – моя задача в том, чтобы замечательные инструменты продолжали жить.
Вы говорите о скрипках, как о живых людях…
Они, действительно, очень необычные создания. Возможно, вы видели на некоторых скрипках мост – это такая штука, которая крепится на корпус инструмента, чтобы он удобнее лежал на плече. Раньше таких приспособлений не было. Скрипка должна непосредственно контактировать с телом музыканта. По сути музыкант пропускает звук сквозь себя, а скрипка мгновенно откликается на любую эмоцию.
И все же у вас был опыт показа своих скрипок в Пушкинском музее.
Дело в том, что я попросту поддался просьбам показать свое приобретение. Когда на Sotheby’s я купил скрипку Карло Бергонци, я не стал скрывать ни своего имени, ни страны, где живу. Тут же посыпались домыслы – что он сделает с этим раритетом? Когда же чрезвычайно мной уважаемая Ирина Антонова предложила выставить скрипки в музее и провести несколько концертов, я согласился. Правда, был очень удивлен тем, что люди часами стояли и смотрели на скрипки. Поверьте, если вы не эксперт, вы никогда не отличите современный инструмент от гениальных творений XVIII века.
Скрипка в руках истинного ценителя. Фото: из личного архива Максима Викторова
Можете тогда кратко сказать, в чем же ценность принадлежащей вам скрипки Паганини?
Если говорить формально, скрипка Бергонци 1720 года принадлежала не Паганини, а его отцу, который и передал ее талантливому сыну. Все виртуозы, кто на ней играл, признавались, что это во всех смыслах выдающийся инструмент. Например, Массимо Кварта играл на моей скрипке в одном концерте вместе с Юрием Башметом (который, в свою очередь, играл на альте Паганини из японского фонда). Так вот, когда Кварта отдавал скрипку назад, у него на глазах были слезы.
А есть ли вокруг других инструментов такой же культ? Почему-то все знают имя знаменитого скрипичного мастера Страдивари, но никто не знает, допустим, великих мастеров виолончелей или барабанов.
Такой культ только вокруг скрипки. Вот простой пример: у меня есть замечательное современное фортепиано фирмы Steinway & Sons. Это прекрасный инструмент и даже лучше тех, что делались сто лет назад. Со скрипками все по-другому: секреты мастерства, которые были живы в конце XVII – XVIII веке, во многом были утрачены. В начале XVIII столетия сделать скрипку – это создать совершенный объект, который уже не улучшишь. Человечество в то время достигло своего пика в скрипичном искусстве. Великий триумвират – Страдивари, Гварнери дель Джезу и Карло Бергонци – оказались гениями на все последующие века.
А сами вы берете в руки скрипку, чтобы просто помузицировать?
Однажды у меня была возможность попробовать сыграть в течение одного дня на нескольких скрипках мастера Гварнери дель Джезу. Одна из них – принадлежащая мне. Я вам должен сказать, это непередаваемо: каждая из них звучала по-своему, у каждой – как у человека – был свой голос, у каждой – свое послание.
Я имею в виду дома, среди родных, музицируете?
Бывает, играю. Но сейчас двое из моих троих сыновей – одному 10, другому 11 лет – играют на скрипке. И здесь я не только выступаю партнером, но и даю советы, что и на каком инструменте исполнять. Это для меня совершенно новый опыт, когда родные люди дарят тебе музыкальные открытия.
Интервью с бизнесменами, артистами, путешественниками и другими известными личностями вы можете найти в My Way.
